Коренные изменения в социальной структуре

Ведущим признаком социального разделения продолжало выступать отношение жителей к государству и частнофеодальным владельцам. С присоединением Велико­го Новгорода к России в конце XV в. в Карелии появился новый и многочисленный социальный слой - черносошное крестьянство, а в городе Кореле - посадские люди. Положение крестьян и посадских вытекало из сущности феодальной эксплуатации и, вместе с тем, государственного устройства России XV-XVII вв.

После 1478 г. все конфискованные в Карелии у новгородских феодалов боярщины и северные владения "пяти родов корельских детей" перешли в разряд волости великого князя. Термин "волость" в данном значении - это выражение собственности феодаль­ного государства на землю и ее природные богатства и, одновременно, правовое осно­вание для властвования над населением как монарха лично, так и его управленцев (на­местников, волостелей, дворецкого, казначея и дьяков). Верховная собственность на земли общин и их угодья порождали государственные налоги, прежде всего обежную и луковую дань. Таким образом, черносошные крестьяне и горожане, выплачивая дань, являлись подданными великих князей Московских (с 1547 г. - царей).

Характер государственного управления Россией оставался сословно-корпоративным: вместе с государем власть осуществляли представители знатных фамилий. По­этому последние также имели право на долю в податях, именуемую кормом. Исполь­зование жителями в промыслах неземледельческих природных ресурсов влекло за собой наложение еще одного налога - оброка; льготным же оброком облагались вновь вводимые в сельхозоборот земли. Наконец, особая роль в приграничной Карелии принадлежала общегосударственной повинности - посохе. Посоха, или посошная служба, - это временная мобилизация населения на строевую службу в войска или замена ее натуральными отработками (строительством крепостей, дорог и т.д.), а также выплаты деньгами и продуктами, шедшими на военные цели.

Юридические условия жизни черносошного крестьянства и горожан совершенно не мешали каждому из налогоплательщиков-тяглецов владеть выделенным ему в пре­делах общины участком земли и угодий, с которыми он совершал различные частно­правовые действия: передавал по наследству, продавал, дарил, завещал и закладывал местным и сторонним людям. В XVI в. государство следило лишь за тем, чтобы со всех зафиксированных в писцовой документации земель, угодий и промыслов общи­ной выплачивались налоги. В условиях кризиса 1570-х гг. в Карельском Поморье, например, Иван IV разрешил бобылям Керети купить опустевшие луковые угодья. Тем самым бобыли становились полноправными общинниками-волощанами, а каз­на получила возможность взимать с них все причитавшиеся с луков подати¹²⁶.

В начале XVII в. положение на Севере, в том числе и в Карелии, изменилось. В условиях разорения 1610-х гг. и массового бегства крестьян власти в своих интересах начали проводить политику прикрепления тяглеца к его земле¹²⁷. Но и крестьянские миры были заинтересованы в стабилизации положения. В противном случае обезлю­девшим общинам приходилось выплачивать налоги и за остававшихся на месте, и за сбежавших, что вело к еще большему обнищанию. К 1630-м гг. населенность Карелии восстановилась, но закрепостительная политика верховной власти, усиленная приня­тием в 1649 г. Соборного уложения, продолжала действовать.

Правовое положение черносошного крестьянства и горожан имело некоторое от­личие в зависимости от того, какого рода управление осуществлялось на той или иной территории. Корельский уезд с 1500 по 1563/64 г. управлялся с помощью наместни­ков, и поэтому жившие тут, по преимуществу в Задней Кореле, крестьяне назывались "наместничьими": они выплачивали корм своим наместникам и именно им были под­судны. Заонежские погосты с 1496 г. по середину 1550-х гг. разделялись между госу­дарственными станами с волостелями, взимавшими корм. Местные крестьяне звались "оброчными". В Онежско-Ладожском межозерье часть крестьян проживала под управлением ведомств Дворца и Конюшенного пути, в пользу которых выплачивал­ся оброк и производились отработки, прежде всего по содержанию двух важных тор­говых путей (олонецкого и важинского). Черносошное крестьянство Лопских погос­тов и беломорских Кемской и Шуерецкой волостей управлялось дьяками Новгорода, не имевшими права на корм. Но налоги с этих земель шли на поддержание и развитие приказной системы в Новгородской земле в целом. Наконец, Керетская волость и саами находились под властью московской Казны, где и аккумулировались собирае­мые тут подати.

Независимо от способа управления, все черносошные крестьяне Карелии явля­лись оброчными в широком смысле этого слова, так как выплачивали промыслово-ремесленный оброк. Выплаты подчеркивали денежную тенденцию в хозяйственном развитии края. Далее, отличаясь по административно-правовым признакам, они были весьма близки между собой по размерам и отчасти по структуре платежей¹²⁸. С пол­ным правом к оброчным можно отнести черносошных, с 1584/85 г. - дворцовых кре­стьян Заонежских погостов: сменились органы и лица управления, но правовое и по­датное положение их жителей осталось прежним.

Существенные коррективы в правовом статусе части заонежцев произошли лишь во второй половине XVII в. Изменения связаны с постройкой на Заонежском полу­острове Фоймогубского медеплавильного и Олонецких железоделательных заводов. В течение трех лет здания Фоймогубской мануфактуры возводились с применением методов внеэкономического принуждения. Так произошло первое, пока временное, прикрепление местных крестьян к заводским работам.

Одно время на Олонецких заводах Г. Бутенанта применялся труд наемных работ­ников из местных крестьян. Но производство росло, и вскоре обнаружилась нехватка рабочих рук. Бутенант обратился к правительству с просьбой о приписке к заводам крестьян Кижского погоста. В 1694 г. его предложение было удовлетворено. По суще­ству, на Заонежье распространилась одна из самых тяжелых форм феодальной вне­экономической эксплуатации: труд приписных крестьян на заводских работах соот­ветствовал барщине в частновладельческом секторе сельского хозяйства. Установление такой зависимости далось правительству не легко. Раньше для привлечения населе­ния на работы заводские приказчики зачастую применяли способ закабаления (в ос­новном, с помощью хлебных займов с непосильными процентами). Уже тогда кресть­яне поднимались на сопротивление заводчику. Так, в 1684 г. кижане во главе со старостой Константином Поповым напали на Устьрецкий завод и частично его раз­рушили. Подавила бунт команда стрельцов.

Попытка правительства приписать крестьян всего Кижского погоста к заводским работам вызвала Первое Кижское восстание (1694-1696 гг.). Восстание возглавили состоятельный посадский человек Григорий Тимофеев (родом из местной деревни Филипповской) и богатая верхушка кижан, которым заводские работы грозили разо­рением. Власти предполагали, что приписка вызовет недовольство жителей. Поэтому вместе с подьячим Дмитрием Ермолаевым в Кижский погост был послан отряд стрель­цов. Кижане встретили их весьма недружелюбно - "с дубьем" - и выставили из по­госта. Настроенные решительно бунтовщики дали письменные обязательства Г. Тимо­фееву в том, что будут "стоять за него", что бы ни случилось. Прежде всего, кижане послали в Москву ходоков с челобитьем-протестом, чтобы мирным путем добиться от властей восстановления своих прав черносошных крестьян. Но в столице выбран­ных представителей арестовали и допросили в Новгородском и Преображенском при­казах (последний ведал политическим сыском в России).

Выяснив намерения кижан и получив от Г. Бутенанта жалобу на "ослушников", весной 1695 г. правительство направило в Заонежье еще один стрелецкий отряд под началом стольника Преображенского приказа А. Брянченинова и подьячего Новго­родского приказа П. Курбатова. Им удалось арестовать кижских старост. Узнав о случившемся, кижане в большом числе окружили стрельцов и потребовали от Брян­ченинова и Курбатова освободить своих вожаков. Московские посланцы не реши­лись применить военную силу и выполнили это требование. В следующем 1696 г. к Брянченинову и Курбатову прибыл еще один отряд стрельцов в 300 человек при трех пушках. Только с их помощью удалось осуществить приписку крестьян Кижского погоста к Олонецким заводам, которые до этого, все два года восстания, не работали. Крестьяне стали "во всем послушны" Г. Бутенанту, а правительству было важно на­ладить производство, поэтому репрессивных мер к восставшим не применялось¹²⁹.

Государевы земли Карелии заселяло и поместное крестьянство. Поместья в Пере­дней Кореле и Заонежских погостах составляли такую же часть "волости великого князя", как и оброчные черносошные земли, находясь лишь в условном владении (а не в собственности) помещиков. Поместные крестьяне выплачивали государству дань и выполняли посоху. Но вместо уплаты государству оброка они несли повинность в пользу помещиков, выплачивая им феодальную ренту под названием доход. Поэтому в расчете на один двор налоги в казну у поместных крестьян были в 1,5 раза ниже, чем у оброчных. Но и доход помещика строго регламентировался. Его взимание не долж­но было вести к снижению податных возможностей поместных крестьян, "чтобы ве­ликих князей дань и посошная служба не залегла"¹³⁰. Кроме того, в Карелии, как и повсюду в стране, помещики получали доход в основном продуктами сельского хо­зяйства, а не деньгами, что, безусловно, тормозило развитие товарно-денежной со­ставляющей поместной экономики.

Закон ("Судебники" 1497 и 1550 гг.) давал поместным крестьянам право на "Юрьев день" - уход в конце осени к другому владельцу или в черносошную во­лость; крестьянин должен был расплатиться с прежним владельцем по всем дол­гам. К концу XVI в. уход стал затруднительным из-за закрепостительной полити­ки центрального правительства, заинтересованного в стабилизации поместной системы. Соборное Уложение 1649 г. вообще упразднило право на "выход". Но на всем протяжении XVII в. поместные крестьяне покидали поместья, не считаясь с новыми порядками.

Крестьяне Карелии на частновладельческих землях делились на крестьян своезем­цев и крестьян монастырей. Их главное отличие от черносошных крестьян заключа­лось в подчинении административно-судебной власти своих господ. Своеземцы Корельского уезда и Заонежских погостов являлись местными наследственными собственниками земель, не конфискованных Иваном III. Их крестьяне в социально-экономическом смысле походили на крестьян поместных. Государству они выплачи­вали дань и исполняли посошную службу, а своеземцу приносили доход. Волостка своеземца, в отличие от поместья, являлась не государственной, а частной собствен­ностью, поэтому его крестьяне находились в большей подчиненности, нежели помес­тные. И все же государство следило за взиманием феодальной ренты, закрепляя ее размеры в писцовых книгах: доход своеземцев, как и помещиков, не превышал пятой части от валового продукта крестьянского двора¹³¹.

Монастырские крестьяне Карелии испытывали на себе ту же феодальную эксплу­атацию, что и крестьяне своеземцев. Но вотчинная (частная) собственность монасты­рей на земли и угодья являлась корпоративной, то есть по существу неотчуждаемой, ибо по традиции обители не продавали, не закладывали и не завещали никому свои вотчины. В Карелии размеры вотчин главных новгородских монастырей (Юрьевско­го, Спасо-Хутынского, Николо-Вяжицкого, Антониева) и карельских (в XVI в. - Валаамского и Коневского, в XVII в. - Соловецкого и Александро-Свирского) зна­чительно превосходили волостки своеземцев. Их крестьяне, выплачивая налоги госу­дарству и доход-ренту обители, могли легче осуществлять "маневр" экономическими возможностями своего хозяйства, опираясь на значительные природные богатства вотчины. Но большинство местных обителей-"пустыней" или вовсе не обладали вот­чинами, или имели лишь по несколько крестьянских дворов (Успенский Муромский, Троицкий Клименецкий, Рождественский Палеостровсий монастыри)¹³². Все крупные и мелкие монастыри занимались выгодной торговой деятельностью, в которую во­влекались и их крестьяне. К тому же в крупных вотчинах они жили стабильными креп­кими общинами, что, несомненно, облегчало их экономическое и социальное поло­жение.

Наиболее развитым районом вотчинно-поместного землевладения в Карелии выступал Корельский уезд, особенно Передняя Корела. Но и там численность крестьян у помещиков, монастырей и своеземцев не превышала 20 % от всего населения уез­да: по наиболее полным данным 1500 г., им принадлежало 886 из 4439 тяглецов во всем уезде.

Кроме крестьян податное население Карелии включало горожан Корелы и ряд­ков Сванского Волочка, Повенца и Вытегры, а со второй половины XVII в. - и ново­го города Олонца. К ним также относятся монастырские и черносошные торговые люди, переведенные в города из вотчин местных обителей и деревень. Двойное пре­вышение темпов прироста городского населения над сельским в Корельском уезде в 1500-1568 гг. не только говорит о более благоприятных условиях проживания под  защитой крепостных стен, но и указывает на бурное развитие в Кореле и рядке Сван­ском Волочке товарно-денежных отношений.

В XVII в. товарно-денежная направленность городского хозяйства еще более упрочилась. С 1649 г. Олонец становился городом со стабильным торговым населе­нием, в котором начинали складываться купеческие династии. В 1670-х-1680-х гг. он выдвинулся в крупнейший из северных городов России, превосходя по числу жите­лей тогдашние Архангельск, Холмогоры и Каргополь. Показательна и социальная структура олончан. В 376 из 726 его дворов селились посадские люди. Верхушку их составляли 60 семей наиболее богатых горожан (Свешниковых, Гуттоевых, Рухтуевых, Окуловых, Лергоевых и др.). Оставшиеся 350 дворов распределялись так: в 300 дворах проживали стрельцы, в 15 пушкари с семьями и 35 дворов принадлежало администрации и церковным людям. Напомним, что стрельцы, помимо своих пря­мых военных обязанностей, традиционно занимались ремеслом и торговлей, иногда в довольно крупных размерах. Но закрепление посадского (бывшего крестьянского) населения в новом городе осложнялось условиями приграничья. Крепость поначалу не могла предоставить многим достаточных средств к существованию. Уездные бюд­жеты первого десятилетия существования Олонца отмечали одинаковую общую сум­му оброка с торговых лавок олончан; на время войны со Швецией заграничная тор­говля пришла в упадок. Поэтому горожане продолжали цепко держаться за свои старые деревенские участки¹³³.

По своему положению горожане - посадские - приближались к черносошным крестьянам, подразделяясь на "лучших", "средних" и "молочших людей". Поддан­ные московских монархов, они выплачивали государственные налоги. Но, в отличие от крестьян, размеры их податей зависели не от запашки, а от величины дворов. За­житочные горожане владели лавками, складами-амбарами, мельницами и богатыми промысловыми угодьями, с которых шел немалый оброк в казну. Жители города управлялись наместниками, затем воеводами. Как и крестьяне, посадские обладали общинной организацией, выбирая из своей среды старост, целовальников, "таможен­ных голов" и других лиц самоуправления¹³⁴.

Немногочисленное господское сословие в Карелии представляли помещики и сво­еземцы (земцы). Здесь, как и во всей Новгородской земле, помещики появились в кон­це XV в. Их "испомещали" на землях, конфискованных у бывшей правящей элиты Новгородской республики. По своему происхождению первые помещики - Путяти­ны, Пушкины, Печенеговы, Савины, Барыковы, Редровы - были военными слугами и вассалами ("дворовыми" и "детьми боярскими") знатных родов Московской дер­жавы. В Передней Кореле поместья располагались в прежних "волостях за влады­кою", прикрывая собой всю тамошнюю границу со Швецией. Военная служба оста­валась их первейшей обязанностью, именно за нее они наделялись поместьями¹³⁴. Поместье - условное владение на время службы, но помещик имел право на самосто­ятельное обустройство хозяйства: зазывал туда вольных крестьян, выдавал им в долг денежную и семенную ссуды и давал другие льготы, необходимые для устойчивого развития. Не случайно именно район поместного землевладения по южному берегу Онежского озера в первые две трети XVI в. отличался наибольшим приростом насе­ления.

Сведения "писем" Корельского уезда 1500, 1539 и 1568 гг. указывают на соблюде­ние принципа наследственности условного владения. Как правило, потомки первых помещиков продолжали служить, имея те же земли, что и их отцы и деды. Наследни­кам поместий было легче поддерживать там доходное хозяйство, а государство, в свою очередь, получало выгоду от исправной службы обеспеченного довольствием поме­щика. Но в случае отсутствия у последнего взрослых сыновей после его смерти поме­стье вновь отходило государству, которое размещало там нового помещика, остав­ляя, впрочем, малую часть бывшего владения вдове и детям "на прожиток". Поступив на службу, выросшие дети могли получить обратно старое поместье своего отца. Та­ким образом, правительство проводило политику стабилизации сферы поместного землевладения.

Эффективность такой политики достигалась при относительно спокойном воен­но-политическом положении. Разорительные Ливонская война и опричнина, одна­ко, вынудили государство к небывало длительному напряжению всего социально-экономического потенциала страны, которое вылилось в грозный кризис. В Карелии, в частности, в 1580-х гг. поместная система потерпела крах. Так, в 1580-1581 гг. Швеция захватила Корельский уезд и удерживала его по 1597 г., а в 1611 г. она вновь овладела уездом. В результате интервенции русские помещики потеряли свои владе­ния в Передней Кореле.

Другой очаг государственного поместного землевладения находился в южной части Заонежских погостов. По своему правовому положению условнослужилого держа­ния к нему примыкали поместья служилых "детей боярских" Дома св. Софии. Вслед­ствие гибели помещиков в войне и разорения, в начале 1580-х гг. поместья на госуда­ревых землях исчезли; бывшие поместные крестьяне стали черносошными, в управлении - дворцовыми. Сохранившиеся в северном Заонежье четыре незначи­тельных по размерам поместья лишь высвечивали безрадостную для правительства картину упадка всей поместной системы Новгородской земли. И к 1620-м гг. положе­ние в сфере поместного землевладения в руссийской половине Карелии существенно не изменилось: в 17 поместьях (в основном - Дома св. Софии) в "живущем" дозор­щик князь Лыков застал 60 дворов крестьян и бобылей, а 169 дворов стояли пустыми. Учреждение в 1649 г. Олонецкого уезда также не принесло заметных изменений. Часть небольших поместий объединились в более крупные, но и к 1678 г. во всех 10 оставав­шихся поместьях насчитывалось 42 двора.

Переписи 1648 и 1678 гг. свидетельствуют, что доля запустевших дворов вслед­ствие крестьянских побегов в небольших поместьях Заонежских погостов превосхо­дила аналогичные запустения на смежных с ними землях густо населенных и обшир­ных дворцовых (черносошных) волостей. Так, помещик Лаврентий Иванович Саблин жаловался в 1678 г. переписчикам, что крестьяне одной из его деревень "збежали, а дворы свои выжгли в прошлых годех". Порой число беглецов превосходило количе­ство оставшихся, как, например, в шунгском поместьи князя Никиты Елизаровича Путятина¹³⁶.

Еще одним слоем господ в Карелии являлись своеземцы. В начале XVI в. несколь­ко десятков их проживало в Корельском уезде как в Передней, так и в Задней Кореле. Они унаследовали от своих предков - карельской знати - небольшие вотчины (волостки, в основном по несколько деревень в каждой), частью которых владели сооб­ща по два и более своеземцев-родственников. Такое же положение характеризовало и своеземцев Заонежских погостов. В отличие от помещиков своеземцы-вотчинники могли распоряжаться землями волосток по своему усмотрению: завещать, дарить, обменивать, заклыдывать. Власти лишь фиксировали такие акты в писцовых книгах. Но если у своеземца не оставалось сына, его волостка после смерти переходила госу­дарству, которое наделяло выморочными владениями своих помещиков.

Увеличить фонд поместного землевладения в первой половине XVI в. государство пыталось и другим способом. Писцовая книга Корельского уезда 1568 г. не отме­тила ни одного из многочисленных в 1500 г. своеземцев - вместо них появились зем­цы. Но анализ имен земцев и месторасположения их владений показывает, что все они являлись прямыми потомками карельских своеземцев 1500 г. Писцовая книга Обонежской пятины 1563 г. проливает свет на преобразование. В Заонежских погос­тах тогда проживали и своеземцы, и земцы, и помещики, и "письмо" отметило каждо­го из них под соответствующей рубрикой. Из его материалов следует, что произошло верстание - зачисление части своеземцев на государеву службу. При этом своеземцы теряли вотчинные права на земли, переходившие в собственность государства: их де­ревни записывались в специальные "земецкие книги", после чего бывшие своеземцы получали волостки обратно, но на условиях поместного права; за хорошую службу им полагалась "поместная прибавка" землей и деревнями¹³⁷. Такие своеземцы-поме­щики и назывались земцами. В приграничном Корельском уезде к 1568 г. все своезем­цы оказались поверстанными на службу, обеспеченную рентой с их некогда собствен­ных вотчин, а теперь поместий на государевой земле.

Так на примере земцев Карелии прослеживается политика государства в середине XVI в. по расширению поместной системы - включение в служилый слой помещиков нового отряда землевладельцев. И судьба земцев повторила судьбу всей поместной системы в Карелии: после Ливонской войны и шведских захватов землевладение зем­цев исчезло. С тех пор обычная структура населения Карелии включала: крестьян - черносошных, дворцовых, а затем и заводских, монастырских и очень немногих по­местных; посадских - горожан и жителей рядков, в том числе купцов и военных (стрельцов); церковных людей (монахов, белое духовенство и причт); наконец, госу­дарственных администраторов.

Социально-экономические, этно-демографические и политические процессы, од­нако, не отражают всего многоцветия исторического полотна. Население Карелии, как и любого другого уголка России, создавало собственную культурную среду. Од­ной из главных отличительных черт культурного развития являлась его целостность, нерасчлененность на различные временные пласты, резко отличные друг от друга. Так, в области обычаев, пронизывавших все сферы народной жизни, почти невоз­можно отделить культурные наработки новгородской и московской эпох. Поэтому точнее говорить о традиционной культуре Карелии в целом.