Традиционная культура Карелии (часть 1)

Культурное наследие Карелии эпохи средневековья и начала нового времени по праву занимает видное место в отечественной культуре. Основные направления куль­турного развития - устное народное творчество и верования, архитектура, живо­пись и книжность - воплощались в яркие образцы. Дошедшие до нас памятники куль­туры Карелии носят черты северной самобытности и одновременно соответствуют современным им достижениям культуры России.

Одну из наиболее значимых вершин народного творчества занимает эпос - ряд сказаний в песенно-стихотворной форме, отображающий исторический и жизненный опыт народа. Такие сказания связаны между собой не столько общим единым сюже­том, сколько личностью героя. Циклами сказаний, сохранившимися и впервые запи­санными именно в Карелии в наиболее полной форме, являются карело-финский эпос ("Калевала") и русские былины. Изначально передававшаяся в устной форме эпическая поэзия не знает твердой хронологии в повествовании; ее историзм не состоит в воспоминаниях о конкретных событиях прошлого. Эпос несет в себе некое програм­мное заявление об идеалах общества; для него характерна оценка событий с точки зрения идеального устройства семьи, общества, государства. По свидетельству пер­вого собирателя былин в Карелии П.Н. Рыбникова, "...былевая поэзия соответство­вала нравственным запросам и идейным убеждениям крестьянства"¹³⁸.

Пройдя несколько стадий в развитии, эпос историчен как таковой. Первая, самая ранняя стадия - сказания догосударственного времени. Ярчайшим примером слу­жат руны "Калевалы", идеализирующие первобытно-родовой строй и погруженные поэтому в мифологическое время. В основе их сюжетов лежат древнейшие мифы: кос­мологические - о зарождении мироздания и природных стихий, зооморфные - о происхождении животных, антропоморфные - о деяниях перволюдей-первопредков ("культурных героев" эпоса), мифы о появлении лесов, рыбных угодий, хлебных зла­ков, о первых ремеслах, строительстве первой лодки и изготовлении первого кантеле, мифы о загробном мире и тайне смерти, об умирающем и воскрешающем Боге. Все эти сюжеты отображают древнейшие виды магического и рационального способов мышления человека первобытной культуры. Калевальские руны являются памятни­ком художественной культуры не только прибалтийско-финских народов, но и при­надлежат всему человечеству.

Архаичный мир рун зародился еще до этнической консолидации карельского и финского народов. С образованием самостоятельных карельского и финского этно­сов постепенно заканчивалось творение новых рун. Более того, сказания стали забы­вать в тех местностях, где общественное сознание давно перешагнуло стадию средне­вековья, например, в Финляндии нового времени и у тверских карелов. Оттого лучшие образцы древних эпических рун сохранились на севере Карелии, где и были открыты для мира финским собирателем Элиасом Леннротом, творчески переработавшим их в стихотворную "Калевалу"¹³⁹.

Трудные времена перехода от первобытно-общинного строя к классовому обще­ству, эпический мир Войны не обошел стороной руны. Жизнь в пограничье, научив­шая карелов ценить воинское искусство, и идеалы бойца, добывавшего мечом богат­ство и положение в обществе, ясно прослеживаются в некоторых сюжетах. Тем не менее, основной интерес и любовь рунопевцы проявляли ко времени "доброй кости", а не к веку "злого железа".

Мифические сюжеты иногда присутствуют и в русских былинах. Но главные на­правления русского героического эпоса принадлежат к другому, более позднему вре­мени - первым векам русской государственности, отягченным яростной борьбой со Степью. Известно, что наиболее яркие в идейном отношении былины создавались в трагичные времена татаро-монгольского владычества над Русью. При этом былины не содержат и намека на удельную раздробленность, то есть на историческую реаль­ность тогдашнего государственного устройства страны. В чем же их историзм? Преж­де всего в идеалах. Главной заботой государственных мужей того времени выступала борьба за объединение государства под властью одного суверена, свободного от уни­зительного иноземного ига. И чаяния народа были теми же¹⁴⁰.

Удивительно, но факт, что былины сохранились по всему Русскому Северу в среде прямых потомков новгородцев, а не переселенцев из Ростово - Суздальской земли, несшей главное бремя борьбы с Золотой Ордой. И тем не менее именно новгородцы, казалось бы, гордые своей самостоятельностью от власти Москвы, сказывали п бы­линах о едином государстве под властью одного князя. В сюжетах былин отстаивание независимости страны ложится на плечи богатырей, которым всячески мешают боя­ре, клевещущие на единственных защитников земли Русской. Но вспомним о поведе­нии "простой чади" в 1470-х гг., когда Иван III устанавливал власть над Великим Новгородом. Тогда новгородские бояре остались один на один со всеми войсками объединявшейся России - народ не захотел защищать независимость своего же удель­но-вечевого государства. Вот те реальные народные настроения и идеалы, которые мастерски переданы в былинах.

С созданием единого Российского государства вскоре прекратилось и складыва­ние новых оригинальных былинных сказаний. Сказители последующих веков отлич­но осознавали такую ситуацию и поэтому называли свои былины "старинами", то есть повествованием о прошедшем. Неслучайно в былинах ни один из эпических ге­роев не пользовался огнестрельным оружием, даже позднейший из них Ермак Тимо­феевич, казачье войско которого в действительности покоряло Сибирское ханство отнюдь не только мечами и саблями, но и с помощью ружей и пушек.

Персонажи былин (князь киевский Владимир, богатыри Илья Муромец, Добрыня Никитич, Алеша Попович, новгородский гусляр Садко и многие другие) имели прототипы в исторической реальности, но весьма удалены от перипетий их действи­тельной жизни. Былины, как и карельские руны, не блещут точными хронологиче­скими датами. Гораздо больше сходства с ходом истории обнаруживает третий цикл развития эпоса - исторические песни, баллады и предания.

В Карелии наиболее известны песни о времени Ивана Грозного (особенно о взя­тии Казани) и предания о шведской интервенции (о "панах"). Одним из древнейших исторических сказаний такого рода, видимо, следует признать предание шелтозерских вепсов о бегстве чуди, жившей в пределах будущего Вытегорского уезда, в Заволочье, во времена Василия Темного (1415-1462 гг.). Тогда "чудский князь" Аминта был разбит под Каргополем; предки современных шелтозерцев, спасаясь от погони, переправились через Онежское озеро на захваченных у Муромского монастыря лод­ках и обосновались на его юго-западном побережье¹⁴¹.

Конечно, исторические песни, баллады, предания несут больше информации о действительных событиях, но и они нуждаются в объективной исторической критике. Вместе с тем не стоит забывать, что главный их смысл заключался в сохранении памя­ти, исторического опыта народа, его самосознания. И с этой основной задачей свое­образные народные устные "учебники истории" вполне справлялись. Вместе со сказ­ками, загадками, колдовскими заговорами, свадебными песнями, похоронными причитаниями и плачами эпические сказания составили основу традиционной народ­ной культуры - устное творчество.

Богатейшие культурные традиции хранит архитектура Карелии. Главным стро­ительным материалом тут, как и по всей России, оставалось сравнительно недолго­вечное дерево. Но имело место постоянное воспроизводство строительных приемов. Кроме того, сохранились краткие описания зданий и их художественные изображе­ния на иконах. Благодаря кропотливому изучению архитекторами, археологами и реставраторами способов оформления среды обитания прошедших веков можно дос­товерно судить о традиционном зодчестве.

Дом и двор являются основой жизненного пространства человека. Археологи выявили главные моменты застройки древних поселений корелы в городище Паасо и Тиверске. Деревянные четырехугольные срубы домов стояли на фундаментах из мел­ких, плотно пригнанных друг к другу камней, обмазанных глиной. Печь-каменка располагалась в центре помещения или ближе к входу. Видимо, поначалу крыши были односкатными. О жилищах летописной веси можно сказать, что они строились из де­рева, внутри имелась печь-каменка. Уже тогда вокруг домов концентрировались хо­зяйственные постройки. Так обстояло дело в долговременном поселении в Чёлмужах. Но на многочисленных временных стоянках ставились наземные каркасные сооруже­ния с очагом. Такие же по типу стоянки были характерны и для кочевавших саами¹⁴².

Переход к сельскому хозяйству как основному виду деятельности населения при­вел к возникновению деревень. Срубные дома тут соседствовали с хозяйственными постройками - гумном с током, овином (сушилкой для снопов), амбаром (хранили­щем зерна), загонами и помещениями для скота, баней. Все эти сооружения обноси­лись одной изгородью. Так оформлялся полноценный двор. К XVI в. даже некоторые саами, жившие по лесам в "вежах", переходили к дворовой застройке¹⁴³.

Неблагоприятный, суровый климат привел к тому, что на Русском Севере, прежде всего на Двине, в конце XVI - начале XVII вв. возник новый тип двора. Он объеди­нил все жилые помещения и животноводческие постройки под одной крышей. В Ка­релии такие здания-усадьбы появились, видимо, в конце XVII в., прежде всего в смеж­ной с Двинской землей восточной половине края. Они представлены домами брусом и кошелем.

В основе обоих архитектурных типов лежал, как и прежде, бревенчатый сруб, а особенности проявились в компоновке помещений. Жилье всегда выходило на "лице­вую" сторону дома (окнами на улицу, берег). Но у дома брусом хозяйственные пост­ройки располагались "на задах" здания, а у усадьбы кошелем часть их пристраива­лась по лицевой стороне. И брус, и кошель имели высокую двухскатную крышу, конек которой проходил строго по центральной оси жилых помещений. Поэтому крыша здания брусом отличалась симметрией скатов, а у здания кошелем скат был более пологим и длинным над той частью дома, где находились хозяйственные пристрой­ки¹⁴⁴.

Распространение новых видов крестьянских построек отвечало потребностям хо­зяйственного развития. Урожайность зерновых оставалась крайне неустойчива; до весны своего хлеба не хватало даже в благоприятные годы. Главным достоянием боль­шинства жителей являлся скот, а не нива. Именно поэтому на Севере более развита скотоводческая обрядность, чем полеводческая. Складывавшаяся животноводческая направленность хозяйства крестьянского двора вела к тому, что постройки для скота (коровники, конюшни, ясли) с соответствующим инвентарем, сеновалы устраивались под одной крышей с жильем - для постоянного бдительного присмотра за основным имуществом семьи. Амбар, гумно, овин оставались вне здания во дворе.

Столь же явственно архитектура преломлялась через призму социально-демогра­фической ситуации в Карелии и всего Севера. Основная часть жителей селилась "ма­лыми семьями", но еще оставалось значительное количество и "больших семей". В конце XVII в., с введением подворного налогообложения, уже повсеместно искусст­венно возрождалась "большая семья". И архитектурная планировка дома брусом и кошелем творчески учла это изменение. Отапливаемое жилое помещение изба пред­назначалось для одной "малой семьи". Если в доме проживала "большая семья", то количество "изб"-комнат соответствовало числу входивших в нее "малых семей". "Избы" пристраивались в ряд друг к другу по лицевой стороне здания.

Дворы группировались в деревни, поначалу небольшие (в один - два двора), с неве­ликими полями и огородами. Именно в деревнях, а на севере края в волостках, про­живала подавляющая часть населения. Застройка деревень удивительно гармониро­вала с окружающим ландшафтом. Повсюду в Карелии, как и по всему Северу, господствовал принцип свободной планировки: дома и другие постройки ставились на неудобных для пашни и огорода местах. Вместе с тем, жесткая привязанность посе­лений к природной среде вызывала к жизни и другой принцип - своеобразную упо­рядоченность застройки, то есть ориентацию дворов на заметные компоненты мест­ности - берега рек и озер (основных дорожных артерий). Прибрежно-рядовая застройка складывалась во времена Великого Новгорода. В дальнейшем, с развитием сельского хозяйства, стал внедряться и другой тип организации поселений: дома ста­ли "смотреть" окнами "на лето", "на солнце" (на юг)¹⁴⁵. Небольшие деревни господ­ствовали в южной половине Карелии, у русских, карелов, в том числе ливвиков и людиков, вепсов. Северные карелы и поморы жили волостками.

Вот как выглядела беломорская волостка Шуя на одноименной реке по описа­нию "Дозора" 1598 г. Ее центром являлся погост - церковь с дворами священника, дьячка и пономаря. На том же берегу реки, на значительном удалении друг от дру­га, вверх и вниз по течению, стояли, соответственно, 10 и 14 дворов местных кресть­ян, а на противоположной стороне реки - еще 13 дворов. Возле каждого двора имелись сенокосы на 10-60 копен¹⁴⁶. Это не конгломерат отдельных хуторов, а одно поселение с единым центром, жители которого составляли общину. Основные прин­ципы застройки - свободная планировка и упорядоченность - ярко выражены и тут. Отличие от компактных деревень заключалось лишь в рассеянной в простран­стве постановке дворов, привязанных к далеко отстоящим друг от друга ценным на севере сенокосам.

Поселения окружали леса, которые выступали таким же объектом активной хо­зяйственной деятельности, как и поля при деревнях и волостках. Именно тут локали­зовалось подсечное земледелие. В лесах разворачивался и доходный промысел - охо­та, особенно на пушного зверя. Все леса Карелии пронизывали путики - ухоженные тропы с ловушками и капканами. Архитектурно путики оформлялись станами, со­стоящими из охотничьей избушки, лавы и лабаза. Незатейливая избушка-сруб имела узкое оконце, низкий вход-лаз и каменную печь-очаг. Перед избой ставилась лава - конструктивно связанные стол и две скамьи по бокам, а поодаль - лабаз, то есть установленный на столбах небольшой сруб в виде будки, где сохранялись припасы. Станы прятались в глухих зарослях, на расстоянии одного дня пути друг от друга по путику¹⁴⁷.

Церкви и часовни также поначалу ставились вне поселений - при кладбище. По­этому в писцовых книгах старинные деревни около церквей и  часовен именовались так: "Деревня такая-то у погоста", или "Деревня такая-то у часовни". Кладбища яв­лялись культовыми зонами - языческими по происхождению реликвиями, из кото­рых запрещалось что-либо выносить в "мир". При христианизации именно там и стро­или церкви и часовни, зримо заменяя языческий культ предков их христианским почитанием. Но древние обряды и верования, связанные со смертью, дожили до на­ших дней¹⁴⁸, а слово "погост" (первоначально - постоянное место остановки "гостей"-купцов, затем - административный центр сельской округи и сама эта округа) постепенно приобрело новое значение - кладбище.

Деревянная церковь Воскрешения Лазаря из Успенского Муромского монасты­ря (конец XIV в.) - старейшая из сохранившихся в Карелии, - теперь находится в архитектурно-этнографическом музее-заповеднике в Кижах. Она же является са­мой древней из существующих деревянных построек страны. Конструктивно цер­ковь состоит из трех связанных друг с другом по осевой линии срубов-клетей: алта­ря, основного молельного помещения, увенчанного одной главкой-луковицей с восьмиконечным православным крестом, и притвора с входом. Интересно, что эта церковь, поставленная по преданию самим основателем монастыря преподобным Лазарем и освященная в честь его небесного покровителя, находилась вне стен оби­тели: "за монастырем церковь Лазареве Воскресение древяная клетцки"¹⁴⁹. "Житие" преподобного утверждает, что по соседству с Лазарем проживали "злобные языч­ники чудь и лопь". Возможно, церковь была построена при их кладбище или лесном святилище.

Описание погостских церквей в писцовых книгах однообразно и лаконично: на погосте церковь такая-то "древяная, с трапезою, клетцки, а верх шатром"; в церкви "образы, и книги, и сосуды, и ризы, и свечи и все церковное строение мирское". Очень редко упоминались "колокола на колокольнице", в основном колокола были свой­ственны монастырским церквам. Некоторые церкви XVII в. дожили до наших дней, например, на Лычном острове (1620 г.), в Линдозере (1634 г.), Варваринская в Яндомоозере (1650 г.), в Гимреке (1695 г.). Изображения церквей на чертежах (церковь св. Николая в Олонце, 1630 г.) и старинные обмеры (церковь 1683 г. в селе Деревянном), помогают восстановить их первоначальный облик.

В основе церковного здания XVII в. находился четырехугольный сруб, делавший­ся тем же порядком, что и в крестьянских домах. Над четвериком - основанием - располагался восьмерик, соединенный с ним декоративным повалом (фронтонным поясом). Восьмерик служил основанием шатра, над которым высилась главка - лу­ковица, покрытая чешуйками-лемехами и увенчанная крестом¹⁵⁰.

Архитектурный облик таких церквей тесно связан с основными линиями разви­тия русского зодчества. "Шатры" стали украшать русские церкви с середины XVI в. Стройные шатровые церкви-"свечи" горделиво возвышались над городскими и сель­скими строениями. Лучший пример тому - дивное сочетание шатров собора Василия  Блаженного в Москве на Красной площади. Шатры зримо символизировали подъем самосознания и властей, и народа, вызванный освобождением от вассалитета Золо­той Орде в конце XV в. и присоединением в середине XVI в. главных "Батыевых улу­сов" на Волге.

Общинные крестьяне и посадские люди Карелии строили и содержали церкви за свой счет, придавая им желаемый облик, отражавший их внутренние эстетические и культурные потребности. Приверженность к шатровым церквам основывалась на "приподнятости" мироощущения - господствовавшем настроении всей русской куль­туры XVI в. и сохранявшимся в Карелии в веке следующем.

По границе традиционных ареалов карело-людиковского, вепсского и русского расселения шатровые церкви имели и этнический подтекст. Речь идет о церквах "западно-прионежской школы". От русских людики и вепсы восприняли принцип "восьмерик на четверике", но усилили его, устанавливая не один, а два восьмерика, после­довательно расширявшихся кверху и заканчивавшихся высоким шатром. Таковы церкви в Линдозере, Гимреке и по­следняя по времени постройки тради­ционная шатровая церковь России - Успения Богородицы в Кондопоге (1784 г.).

Этно-религиозные особенности проявлялись и во внутреннем устрой­стве храмов. Так, людики и вепсы в трапезных своих церквей ставили цен­тральный столб, богато орнаментиро­ванный и с кронштейнами по бокам, упиравшимися в потолок. Силуэты столбов очень напоминают по форме традиционные женские фигуры с под­нятыми руками на вышивках, сакраль­ный смысл которых давно выяснен. Так что в центральном столбе трапез­ной выражался и культ предков, и культ священных деревьев, то есть клю­чевые звенья древних религиозно-ма­гических представлений прибалтий­ско-финских народов Карелии¹⁵¹.

На погосте при церквах находи­лись дворы священника и церковного причта, а также кельи с нищими. Священники не присылались епархиальными влас­тями, они нанимались самими приходами, которые и назначали им содержание - ругу, в основном в виде сельхозугодий или доли в промыслах. Жившие на погостах нищие "кормились от церкви Божьей", то есть в конечном счете на средства прихо­жан. Высокие религиозно-нравственные основы такой формы вспомоществования покоились на общинно-приходском устройстве крестьянского мира. Сохранился интересный источник середины XVII в. - материалы обыска (опроса под присягою) олонецким воеводой крестьян Толвуйского погоста. Причиной расследования послу­жили претензии "толвуйских стариц" на монастырский статус и царскую ругу. Вы­яснилось, однако, что со времени основания церкви и погоста, "лет с четыреста", местная крестьянская община выделяла часть своих земель мирской богадельне, где доживали свой век потерявшие кормильцев пожилые люди. Такая же практика суще­ствовала и во всех Заонежских погостах¹⁵².

Кельи с нищими существовали и при монастырях. Обычно монастырь имел две церкви - "теплую" (отапливаемую) и большую, в честь небесного покровителя оби­тели. Рядом стояли кельи для братии и нищих, а также хозяйственные постройки. Монастырь окружала ограда. Каменными постройками, в основном церквами, рас­полагали лишь самые значительные обители, такие как Валаамская и Александро-Свирская. Исключение составил и Соловецкий монастырь, архитектура которого стала вершиной каменного зодчества Севера.

Главные каменные сооружения Соловков появились в XVI в. Успенская церковь, трапезная и келарская палаты были построены в 1552-1557 гг.; величественный, ла­коничный и законченный в формах Спасо-Преображенский собор возводился в 1558- 1566 гг., церковь св. Николая - в 1577 г., а надвратная церковь Благовещения появилась в 1599-1600 гг. Сооружение грандиозного Соловецкого Кремля относится к 1582-1594 гг. В середине XVI в. руководил строительством игумен св. Филипп Ко­лычев, а архитектором Кремля являлся старец Трифон. Сельских жителей края, не знавших в повседневности каменного зодчества, потрясала монументальность Соловков. Во всяком случае, восторг, недоумение и даже растерянность сквозит в словах легенд о строительстве монастыря: камни возились на дровнях размером с избу, впря­гали в них богатырского белого коня, камень тесал великан. А о том, что местные жители сами и возводили Соловецкий Кремль, легенда не упоминает¹⁵³.

Живой интерес вызывает и культурная сторона деятельности обителей, в том чис­ле церковно-миссионерская и производственная. Ведь именно в повседневном веде­нии монастырского хозяйства население и проявляло себя, и училось новым приемам и навыкам, так как очень многие работы выполнялись руками мужиков-трудников, бельцов и послушников. На юге Карелии крупнейшими центрами культуры, в том числе производственной, выступали Валаамский и Коневский монастыри на Ладож­ском озере и Александро-Свирская обитель, а на севере - Соловецкий монастырь. Но следует напомнить, что в глазах жителей монастыри являлись прежде всего их богомольем, в молении "за мир" и заключалась главная ценность любой обители для окрестного населения, а не в производственно-бытовой стороне ее существования. Наоборот, материальные претензии монастырей на общинные земли и угодья всегда вызывали дружный отпор всего крестьянского мира. Более того, иногда общины ока­зывались сильнее монастырей и буквально выживали монахов с их вотчинных земель.

Так случилось к концу XVII в. с Петропавловской пустынью "что на три-девяти но­сах" в Соломенном (ныне - г. Петрозаводск). Ее келарь Арсений писал царям Петру и Ивану Алексеевичам и патриарху Иоакиму: "Пустыня, Государи, у нас, богомолцов Ваших, беззаступная, а от окольных людей и от олонецких присылок до конца изобижена и разорена, а заступить, Государи, за тое пустыню и от околных обидъ оборонить некому"¹⁵⁴.

Двойственная природа монашеского послушания - глубокая личная вера и хо­зяйственный расчет - вытекала из условий монастырского существования. Появив­шиеся в Карелии со второй половины XIV в. обители являлись "киновиями", то есть общежительскими по уставу монастырями (в отличие от древнейших русских келиот-ских монастырей, допускавших обособленное проживание иноков в кельях за соб­ственный счет). Выжить северные монастыри могли лишь имея собственное хозяй­ство, но не пашенное, а торгово-промысловое, так как подавляющее число обителей Карелии или вообще не имело вотчин, или располагало крайне незначительными вот­чинами в несколько крестьянских дворов. Кроме того, Север выработал новый тип черносошного крестьянина - самостоятельного и уверенного в себе хозяина. И идеи христианского просвещения местных жителей просто не могли иметь успех, если бы игумены проявили хозяйственную нерасторопность. Поэтому грамотное ведение хо­зяйства расценивалось обителями как проповедь христианства действенным методом экономической демонстрации, соединенной с верой¹⁵⁵.

Чем дальше от главных культурных и государственных центров страны отдаля­лись иноки, тем чаще они сталкивались с языческими верованиями жителей. В таких условиях возрастала роль личного христианского примера монахов и в целом духов­но-христианской составляющей их братских общежительств. Безусловным доказа­тельством высочайшей репутации киновий Карелии в глазах современников служат слова "Челобитной иноков царю Ивану Васильевичу" - яркого публицистического произведения середины XVI в. из круга сочинений московского монашества, которое фигурировало на "Стоглавом соборе" 1551 г. и использовалось в писаниях самим Грозным. В нем слава карельских обителей приравнивалась к духовной высоте тог­дашних бастионов Православия - Кирило-Белозерского и Иосифо-Волоцкого мо­настырей и скитов "заволжских старцев": "... есть чин и устав преданный от препо-добнаго отца нашего игумена Кирила чудотворца, его же держат во обители его неизменно даже и до сего дни, такоже и во всех заводских манастырях, и в Соловец­ком монастыри, такоже и на Ладожском озере на Валаме, и на Коневце, и на Сенном, такожде и во обители преподобнаго старца Иосифа, иже на Волоце"¹⁵⁶.

Миссионерская деятельность монастырей, безусловно, внедряла в сознание ми­рян догматы Православия, прежде всего, усиленное почитание святых, помогающих в повседневных трудах. Так, в Карелии особенно чтились святые Фрол и Лавр - по­кровители коней. Их иконы часто включались в состав деисусного чина иконостасов местных церквей, например, церкви Воскрешения Лазаря (иконы первой половины XVI в.). "Чудо о Флоре и Лавре" на иконе XVIII в. из Покровской церкви в Кижах происходит на фоне весело скачущих и пасущихся коней с жеребятами, сосущими ко­былье молоко. Почитался и св. Власий, заступник коровьего стада. Повсюду около его часовен вывешивались крынки с молоком, сюда пригоняли коров для окропления святой водой. Символ светоносного начала св. Георгий помогал хозяйкам в свой праз­дник совершать весенний охранительный обряд заклинания стада.